Серпов-Молотов Я. Как хоронил Афанасий Пульхерию

Cерпов-Молотов Я. Как хоронил Афанасий Пульхерию, а Куперы отваливали в тишину // (Без выходных данных- ВСП-?). 1997. С. 5, 7. (5 фото).

Относительно проблематики супружеских пар пожилого возраста в спектаклях иркутских театров: пантомимы п/у В. Шевченко – «Старосветские Ромео и Джульетта», драмы им. Н. Охлопкова – «Дальше – тишина»

1.

…Только прошу – не вскакивать с места, не сжимать кулаков, не вопить, не обличать, не угрожать! Отнеситесь к моим сентенциям философски. Для стариков необходимо ввести обязательный «прожиточный минимум» - не в смысле «потребительской корзины», а – пожили и хватит, пора в мир иной. Иначе, установить возрастную норму жизни. Я подразумеваю не насильственное уничтожение или же «естественное» вымирание по образцу российской демократии, близкому к геноциду, а также к условиям первобытного существования племен где-нибудь в нынешней Африке, Южной Америке и где там они еще прозябают. Но плановую, сознательную, добровольную ликвидацию – к взаимному, так сказать, удовольствию обеих сторон. На подлинно демократической основе.

Это была бы наивысшая форма диалектики гуманизма, недостижимая, разумеется, в эпоху дряблого палачества, ныне проживаемую человечеством. Но сколько социально-экономических проблем мигом было бы решено! А в частности – и эстетических.

Например, не пришлось мне бы выслушивать и разглядывать всю эту нудную историю про каких-то жалких и скучных Куперов, разыгранную охлопковцами по пьес какого-то Вина Дельмара под режиссурой Александра Крюкова, про то, как их, старичка Барклея и старушку Люси, обижают взрослые дети, хотя куда как пытка похлеще – их собственное старческое занудство.

А талантливейший Валерий Шевченко, быть может, оставил бы умилительно-благостную элегическую поэтизацию процесса деградации Товстогубихи (так у Гоголя звучат фамилии старосветских помещика и помещицы), а воспел, вернее, вылепил бы пластический гимн во славу чего-то здорового, сильного, юного, возможно, и глупого, но вовсе не обделенного своим прекраснотрагическим…

Короче, Крюков не морил бы скукой, а милый мим не томил бы жалостью.

Понятно, что идея прореживания от шлаков общечеловеческого стада вовсе не моя. На нее, кажись, намекал и Томас Моор в своей «Утопии», а Кампанелла в «Городе Солнца» - о том едва ль не прямым текстом, и уж совсем не церемонились как с хилыми младенцами, так и с непродуктивными стариками в классической Спарте. Я, однако, вперед забежал…

2.

«Никогда не видела, чтобы у парадного подъезда Иркутского театра драмы стояло так много заграничных лимузинов. «Вольво» и «Ауди», «Мерседесы» и «Тойоты», шведкие «Сваабы» и даже один «Линкльн»! На таких ослепительных машинах приехали на бенефис знаменитого мима Валерия Шевченко его гости, - так начала свой репортаж журналистка С. Верещагина (сама, я знаю, заядлая автомобилистка) в «ВСП» (3.06.95) о юбилее В. Ш. – «20 лет на цене». И далее: «Эти господа стали спонсорами творческого вечера талантливого артиста. Цветы и подарки, которыми они засыпали своего кумира, тоже вызывали восхищение…»

И я там был, как говорится, мед, пиво пил, да мой материал о том пристроить было некуда: звуки «Шарманки» раздались лишь год спустя.

Но помню хорошо, как «эти господа», иначе, «капки» (понятие, социально противоположное понятию «совки»), богато одаривали «кумира», а один, капок-дружок, даже сам («знай наших!» стал коряво разыгрывать на сцене воображаемое «распятие пузыречка».

Словом, было пышно, «полночашно» чествовали В.Ш., а он «в ответ» как бы по контрасту дал под финал с Евгением Мурашовым очаровательную сценку – из жизни бомжей.

…Они просыпаются где-нибудь в парке на лужайке, укрывшись ночью старыми газетами. День предстоящий тосклив, в желудках, как в карманах, пусто, и, должно быть, «поправиться» хоцца… Перспектив, однако, видать, никаких.

Тут Женя от нечего делать, машинально разворачивает рваную газету, просматривает позевывая и вдруг… переполошился: «Гляди, - толкает Валеру, - да тут написано, что у тебя нынче юбилей!» - все это, естественно, жестами… Тот не верит, хватает клок газеты: и вправду!.. И начинается «пиршество» - вязь пантомимических кружев: из газеты «лепится» и бутылка шампанского, и рюмочки, и куриные ножки, кои с аппетитом «обгладывают» бродяги, - и все, чем богата их фантазия, это и дает-то им счастье, охмелев от которого, они под конец засыпают, накрываясь бумажными лоскутьями. Свет сумеречно тает. И тут наступает нечто гениальное. Из черноты дальних кулис в луче прожектора являются, вышагивая будто журавли, ступая осторожно будто по зыбкой глади вод, два «мимических» призрака – клоуны в ослепительном белом, с «мертвенными» густо напудренными лицами. Они движутся к рамке, к спящим, неся на вытянутых руках скромный тортик с двадцатью трепещущими огоньками свечек. Бродяги просыпаются просветленные. Как уже в ином, лучшем мире. Вне земных страданий и иллюзий. Апофеоз!.. Зажигается свет, выходит вся труппа (или «штат» театра пантомимы). Зал, аплодируя, встает. Шедевр!

Высоко ценя В. Шевченко, я думаю, что это лучшее из того, что я видел у него.

Он, поклонник Чаплина, что естественно (иногда «цитируя» его) коснулся главного нерва гения – того, что и сделало его таковым: художественности социальной.

Это есть и в его спектакле «Женщина с витрины» (о котором ровно 2 года назад, 28. 02. 95, была напечатана в «ВСП» моя статья «Еще один Пигмалион, или Чучело гороховое»).

… «Как, а ты не считаешь, что бомжей надо бы, как и стариков, - того?» - возможно, спросят меня. Нет. Сегодня – бомж, завтра, глядишь, или послезавтра – за рулем «Линкольна». (См. финал фильма Чаплина «Золотая лихорадка») у иных капков – масса совковой генетики. И вообще, человеческим материалом разбрасываться нельзя. Гомо сапиенс с детства должен свыкаться с мыслью о смерти. Она должна быть психологически естественна, органично-спонтанна, как представление о «циклах»: ясли, детсад, школа, вуз, работа (творчество), пенсия и – ликвид. Тогда и жизнь будет гораздо продуктивнее.

3.

Известный иркутский критик Публий Вергилиан в газете «Обеспеченная старость» напечатал недавно статью под названием «Настенькины слезки», где, разбирая дальмаро-крюково-охлопковскую «Тишину», вспоминает старую, по той же пьесе, постановку Театра им. Моссовета, в которой великие Плятт и Раневская как бы одним своим актерским масштабом оправдывали смысл пьесы («Дети, берегите родителей!»). Ну зачем лезть в такую глубь времени? Я могу и дальше – «Тишина», в которой играли Ермолова и Сумбатов-Южин (редкая, неудачная, а потому малоизвестная, постановка Немировича-Данченко в Малом театре). Помнится мне… впрочем, многое по времени забылось, да и бог с этим!..

П.В. о местной «Тишине» пишет, что хотя, конечно, и все такое (понимай: хвалить не за что…) пятое-десятое, пространство режиссуры и режиссура пространства, однако у его внучатой племянницы, которую он взял с собой в театр, по ходу действия капало из глазок, это и его растрогало, а потому… в сей «Тишине» есть что-то!

Всегда, везде, во всем есть что-то, учили меня, критика, на ковре в этом театре (см. «Шарманку» за 28. 11. 96)! Есть, есть! Есть, безусловно, срывание вех и всяческих масок лживой буржуазной морали в рассматриваемой мною «Тишине», есть пафос обличения лицемерия западного обывателя, выявление волчьего оскала капитализма под овечьими шкурами на пастбищах так называемого «общества всеобщего благоденствия» - есть и это в нашей «Тишине».

Поглядите, читатель, на фото 1. До чего довел свою мать, Купершу, ее старший сынишка, Джорж, благопристойный, респектабельный бизнесмен!.. Занемог и сам Купер – фото 2. Но светлую улыбку на его лице рождает, пожалуй, единственный положительный герой (не считая самих Куперов, если только вычесть у них паточно-елейную назойливость и привить разумную мужественную мысль о неизбежности – и необходимости! – конца). Это – некто Левицкий в исполнении артиста Валерия Жукова. Добрый, бескорыстный, заботящийся о ближнем (принес бульон в термосе старику)… Есть, значит, и там, в аду «желтого дьявола», нравственный противовес злу. Но чего-то мне недостает в этом образе… Скорее всего, понимания того, что такие истины, как «возлюби ближнего», «чти отца и мать», вне абстрагирования – социально дифференцированы. Классовой непримиримости к «куперовщине» не хватает в Левицком!

…Как-то (а точнее – 12 ноября 1996 г.) встретились случайно мы с Валерием в актовом зале бывш. Кировского РК, до отказа набитого людьми пожилого и очень пожилого возраста – выступал Г.А. Зюганов. Для художника любая среда – жизненное поприще – нива непочатая, где черпает он краски, обогащающие его профессиональную палитру. Не должен он чураться в познании мира также идеологий – разных, взаимоисключающих, даже враждующих. Не только глубины не хватило иркутской «Тишине» - но и грохота, грома небесного и трясения преисподней. Без парадоксов! Ведь и в шепоте любовном, в молитвенном бормотании – те же «звуковые молекулы», что в гуле топота гуннов грядущего тысячелетия.

4.

Джонатан Свифт писал, известно, не приключения, а философскую сатиру, и его Гулливер побывал не в одной стране лилипутов, но, в частности, в государстве лошадей – гуимгнов (я могу чуть ошибиться в написании, нет книги под рукой). Вот эпизод (помню с детства), характеризующий высочайший уровень их менталитета. Гулливер живет в одной гуимгнской семье, которая ждет гостей. С опозданием приходит, наконец, одна лошадь и приносит извинения: «Сегодня у меня умер муж, понимаете – некоторые хлопоты, задержалась – сожалею, что заставила вас ждать». Хозяева понимают. Начинается вежливая непринужденная светская беседа на самые разные темы.

Уж куда понятнее, что хотел сказать Свифт: в смерти не должно быть драм и трагедий. Одна Тишин – и все.

Возможно, и человечество это когда-нибудь поймет, не «поймет» даже – а в глобальном психо-физическом мирочувствовании, биоощущении на клеточном уровне. Подошел к «черте» (установленной обществом) – с легкой улыбкой на устах, с беззаботным чувством радости следуешь в комфортабельный “mori-home” (название условно), там краски, музыка, цветы, великие произведения искусства, на выбор – различные наркотики и быстродействующие яды, квалифицированная консультация, все чисто, гигиена абсолютная. Ну, и т.д. (Я пишу не трактат, а потому не вдаюсь в gabkjcjacre. Cathe о роли наркотиков религиозного порядка в ликвидационных актах).

…Спектакль «Старосветские Ромео и Джульетта» не так плоско-однозначен, не ограничен «считыванием с поверхности» образного «текста», как «Дальше - тишина» в театре драмы им. Охлопкова.

К сожалению, фото 3 слабо передает то качество восприятия жизни и смерти, о котором речь шла выше и которое, как ни странно, обнаружил я в актерской игре (а лучше: в сценическом существовании), пусть и, возможно, не в постановочном замысле (хотя что такое «замысел» в искусстве, как не «подсказка» художничекой интуиции, творческого подсознания?).

Но сначала о том, что мне жутко не нравилось всегда название спектакля: «Старосветские Ромео и Джульетта»… Уж извините, мешанина, эклектик (типа «французского» с «нижегородским»), противоестественное «сожительство» Гоголя с Шекспиром. У последнего – уж совсем о другом. Вернее было бы назвать: «Филемон и Бавкида» - это из греческой мифологии (которая ближе русской литературной традиции), счастливые, примерные супруги, до глубокой старости любившие друг друга. Их поминает и Гоголь в своей повести (они – персонажи и во II-й части «Фацста» Гете).

Афансий Иванович Товстогуб и Пульхерия Ивановна Товстогубиха, как и Барклей Купер и Люси Куперша, тоже идут к Тишине. И чем дальше – тем просветленнее у актрисы Елены Орловой «нездешняя», божественно-отрешенная (как у неповторимой маски Нефертити) полуулыбка и какая-то такая мудрая бессмысленность старческого взгляд… (Подчеркиваю: «бессмысленность» - по нашим, земным, меркам, материальным «эталонам»).

Уж не говорю, как молодая женщина так поразительно и артистично (что называется: «правдиво») передает немощь плоти, хилость, будто на глазах истаивающую жизнь, прозрачность, тленность «оболочки», то самое – но, конечно, без иронии – что зовется: «одуванчик»… Разумеется, в ансамбл с великолепным актером Валерием Шевченко.

Мне даже вспомнилось, как дивился Лев Толстой, прочитав «Скучную историю» Чехова: откуда у 26-летнего автора такое глубинное знание психологии пожилого умирающего профессора?!.

А сам Шевченко ко всему этому, с совершенной гармонией чувств, «подыгрывает» и чудаковатость, и озорство, и стариковское «мальчишество»…

Ах, много бы мог я сказать и об «отдельных недостатках» спектакля, но гораздо больше о его художественных достоинствах. В этой же статье мне важнее заявить: в «Старосветских» Шевченко высокое приятие Конца и даже – Красота его. И по мысли это – творческий подвиг. Вот только финал как-то, по-моему, уж очень «сбит» тембрально-эмоционально на одну, разливанную, как черная речка в половодье, Скорбь. Но ведь и она – несет Красоту. И быть должна она озарена улыбкой просветления!

…Я смотрел «Старосветских» и на сцене охлопковской драмы, и на родной – «профессиональной» - цене, в крошечном зальчике. А видятся мне они – идеально – на сцене из зала Театра кукол.

Сдается, что Театр пантомимы нынче в застое. Шевченко надо создавать один спектакль за другим, пробовать новые идеи и формы. Идти – к Откровению… Понимаю: на какие «шиши»? Эге-гей, спонсоры, разъезжающие по юбилеям на «Вольво» и «Ауди», «Мерседесах» и «Сваабах»!.. Почему кое-кто из вас щедрее к иным из «охлопковцев», а толку-то!.. Богатыри, в смысле художества, не там. Вернее ставка на Афанасия, схоронившего Пульхерию и ковыляющего в Тишину, что величава, как симфония!

Яков Серпов-Молотов